Он медленно покачал своей лохматой головой, крепко сжав сцепленные пальцы. Катрин узнала свой собственный жест, ибо в минуты отчаяния или сильного волнения она сжимала руки так, что белели костяшки пальцев. Этот жест объяснил ей все, и внезапно на нее нахлынула волна нежности. Сев рядом с Готье на матрас, она ткнула пальцем в узелок.

– Ты собирался уйти, правда? Значит, ты больше не хочешь служить мне?

– Я вам больше не нужен, госпожа Катрин. Право защищать вас принадлежит теперь другому. Ведь это он отец вашего ребенка?

– Разумеется! Но я не понимаю, чем это может помешать твоей службе. Вспомни, что ты сказал мне в Лувьере: «Даже знатной даме нужен верный пес». Я никогда не обращалась с тобой, как с собакой, и ты стал мне скорее другом, чем слугой. Да, я могу назвать тебя другом, ибо ты заслужил это своей преданностью.

Готье опустил голову. Костяшки пальцев у него побелели.

– Я ничего не забыл и говорил тогда искренно, от всего сердца. И самое мое горячее желание – это продолжать служить вам… Но я не могу… я боюсь…

Легкая усмешка появилась на губах молодой женщины, а в тоне ее прозвучало презрительное удивление.

– Боишься? Как странно это слышать от тебя! Я думала, что потомки морских королей ничего не боятся на этой жалкой земле.

– Я тоже так думал, госпожа Катрин… и могу сказать, что нет врага, который был бы способен устрашить меня. Но… но я боюсь вас. Отпустите меня, госпожа Катрин, молю вас…

В сердце Катрин что-то дрогнуло. Ей тоже вдруг стало страшно: она боялась потерять Готье, поскольку внезапно поняла, что привыкла жить под его защитой. Если он уйдет, все станет по-другому, и никогда больше не найти ей столь же надежной опоры. Этого нельзя было допустить. Во что бы то ни стало она должна была убедить его остаться.

– Нет, – сказала Катрин мягко, но твердо. – Я никогда не разрешу тебе уйти. Конечно, ты можешь бежать, у меня нет возможности удержать тебя. Но согласия своего я тебе никогда не дам. Ты нужен мне, и сам это знаешь. Я же уверена, что не смогу обойтись без тебя, потому что научилась ценить истинную преданность – такую, как твоя! Ты говоришь, что право защищать меня принадлежит теперь другому? В каком-то смысле это верно. Но Арно едва пришел в себя и сейчас вряд ли сможет даже приподнять меч, с которым еще недавно так ловко управлялся. Мы объявлены вне закона, нас разыскивают и травят, как диких зверей, нам достаточно сделать два-три шага по улицам этого города, как нас опознают, схватят и бросят в тюрьму. Я жду ребенка, и один Бог ведает, где доведется моему малышу открыть глаза! И в такое время ты решил меня покинуть? Ты говоришь, что боишься меня? А я еще больше боюсь тяжкого пути, на котором не будет у меня опоры. А теперь решай сам.

Нормандец сидел, упрямо сбычившись, не поднимая глаз, и Катрин почувствовала, как в душу ее холодной струйкой вползает страх. Ей казалось, что она наткнулась на мощную стену, пробить которую невозможно.

– Я сказал, что боюсь вас, – глухо произнес Готье, – но должен прибавить, что не меньше боюсь себя самого. Вспомните… однажды уже было так, что я едва не забыл, кто вы и кто я. Память об этом мгновении отравляет мне жизнь… потому что было оно сладостным и потому что я боюсь не устоять перед искушением.

Катрин встала и, положив обе руки на плечи великана, взглянула ему прямо в глаза.

– А я тебе говорю, что ты сумеешь совладать с собой. Я знаю, ты не обманешь доверия… полного доверия моего к тебе. Приказываю тебе… если хочешь, молю тебя: останься со мной! Ты сам не понимаешь, как нужен мне. Ты не знаешь, как меня пугает будущее!

Последние слова она выговорила внезапно охрипшим голосом, а на глаза ее навернулись слезы. Этого Готье вынести не смог. Как и в тот день, когда она спасла его от петли, он преклонил перед ней колено.

– Простите меня, госпожа Катрин. У каждого из нас бывают минуты слабости. Я остаюсь.

– Благодарю тебя. Теперь пойдем со мной.

– Куда?

– К человеку, которого ты был готов возненавидеть, даже не узнав его толком. Он не меньше меня достоин, чтобы ты служил ему и…

Однако на пороге Готье, которого Катрин тянула за руку, вдруг остановился.

– Мы должны договориться раз и навсегда, госпожа Катрин. Я принадлежу только вам и никому другому. Я буду служить только вам… и никому другому. Конечно, настанет день, и, возможно, очень скоро, когда вы станете его женой, но я все равно буду служить только вам… пока вы не прикажете мне уйти. До встречи с вами я был свободным человеком, и я останусь таковым для всех, кроме вас. Вы еще можете прогнать меня, если это вас не устраивает!

До чего же он был упрям! Катрин чувствовала, как в ней закипает раздражение, и она сделала над собой усилие, чтобы не дать волю гневу. Она догадывалась, что фанатическая преданность Готье не слишком понравится Арно, что ей, вероятно, придется улаживать недоразумения, которые неизбежно возникнут между двумя мужчинами, любившими ее каждый на свой манер. Но она не могла оттолкнуть от себя нормандца. У них было так много общего! Катрин не обольщалась на свой счет, понимая, что приобрела аристократический лоск только благодаря покойному мужу Гарену де Бразену и герцогу Филиппу Бургундскому, страстно в нее влюбленному. Готье со своими дикарскими замашками и звериными инстинктами был ей гораздо ближе, чем знатные сеньоры, пожелавшие возвысить до себя дочь Гоше Легуа, ювелира с моста Менял, – девчонку, которая бегала босиком по песчаному берегу Сены.

Вздохнув, она смирилась с поражением.

– Хорошо, – сказала она, – все будет так, как ты хочешь!

Однако первая встреча Готье и Арно прошла гораздо лучше, чем она ожидала. Монсальви задумчиво разглядывал великана, стоявшего в ногах постели. В свои отряды капитаны обычно набирали рослых парней, так что удивить Арно было трудно. Тем не менее он вынужден был признать, что с подобной мощью сталкивается впервые.

– Ты рожден для железного панциря и шлема с забралом, – сказал Арно. – Ты похож на тех воинов, которые некогда пошли за Боэмондом и Танкредом освобождать Святую гробницу Господню.

– Я нормандец! – гордо произнес Готье, как будто само это слово все объясняло.

Однако Арно ответ понравился. Сам бесстрашный и надменный, он любил мужское гордое начало даже в людях низкого происхождения.

– Знаю! – молвил он.

И, подчиняясь какому-то смутному побуждению, которое не сумел бы выразить – возможно, это было желание привязать к себе такого необыкновенного человека, – добавил:

– Дай мне руку!

Катрин широко открыла глаза. Это было невероятно! Арно, гордый до высокомерия, протянул как равному руку крестьянину!

Грубое лицо нормандца залилось краской. Секунду он колебался, не зная, как поступить при виде исхудалой, но все равно прекрасной руки. Его загнали в ловушку. Как ни сильна была в нем любовь к Катрин, он не мог устоять перед капитаном де Монсальви. Арно влек к себе серд-ца всех настоящих мужчин, и солдаты обожали его, хотя он был с ними груб и наказывал провинившихся беспощадно.

Нормандец наконец ответил на рукопожатие, бережно прикоснувшись к руке Арно, как будто это был хрупкий предмет, который не следует сжимать из опасения раздавить его. Однако тонкие пальцы Арно сдавили ладонь нормандца, понуждая того ответить по-мужски, и Готье сдался. Крепко пожав протянутую руку, он преклонил колено, но головы не опустил.

– Спасибо, – просто сказал Арно. – Я знаю, чем обязан тебе и что ты сделал… для моей жены и ребенка.

Взгляд черных и серых глаз скрестился, но без гнева, и Катрин вздохнула с громадным облегчением. Она боялась признаться самой себе, как страшила ее эта встреча. Машинально она сложила руки молитвенным жестом. Сердце ее пело от радости. Его жена! Арно назвал ее своей женой. Никогда она не сомневалась в его любви, но даже мысленно не смела так называть себя. Может быть, это слово просто вырвалось у него? Однако она даже не успела испугаться при этой мысли. В комнату вошел Жак Кер, и Арно весело обратился к нему: